А.Стриндберг

СВЯЩЕННЫЙ БЫК, ИЛИ ТОРЖЕСТВО ЛЖИ

В краю фараонов, где хлеб доставался дорого, а на ниве религии наблюдалось неслыханное изобилие, где священно было все, кроме податного сословия, где священный навозный жук под священным покровительством святой религии скатывал свои священные навозные шарики, – в этом краю в один прекрасный день, после того как священный Нил уже отхлынул, оставив у подножья стройных пальм слой священного ила, один молодой феллах, нисколько не заботясь о том, что с вершин пирамид на его весенние труды взирают тридцать веков истории, остановился посреди поля, заглядевшись на радостное зрелище, которое являл собою бык Александр, выполнявший в эту минуту обязанность, необходимую для продолжения рода.

Вдруг, откуда ни возьмись, с севера показалась рыжая песчаная туча и из‑за горизонта над заколебавшейся поверхностью пустыни одна за другой высовываются верблюжьи головы; караван приближается, вырастая на глазах, и вот уже перепуганный феллах бухнулся челом оземь перед тремя служителями Осириса с их торжественной свитой.

Священнослужители слезли с верблюдов, но даже внимания не обратили на феллаха, который распростерся перед ними во прахе. Ибо любопытные взоры священных особ были прикованы к неукротимому быку. Они приблизились, со всех сторон оглядели разгоряченное животное, потыкали пальцами ему в бока, заглянули в пасть и вдруг, затрепетав, поверглись перед быком на колени и затянули священный гимн.

А бык, исполнив свой долг в отношении грядущего потомства, обнюхал своих нечаянных почитателей, потом повернулся к ним задом и обмахнул всех хвостом по физиономиям.

Тогда добрые священнослужители, встав с колен, обратились к бедному, растерявшемуся от неожиданности феллаху со словами:

– Счастливый смертный! Солнцу угодно было, чтобы твои нечистые руки взрастили быка Аписа [1], одна тысяча шестисотое воплощение Осириса.

– Ах, господа хорошие! По‑настоящему‑то ведь его звать Александром, – возразил им ошеломленный феллах.

– Замолчи, несчастный дурень! У твоего быка знак луны во лбу, на боках метки и скарабей под языком. Он – сын солнца!

– Что вы, господа! Никак это невозможно! Его отец был бык из нашего деревенского стада.

– Пошел прочь, болван! – закричали на феллаха возмущенные жрецы. – С этой минуты согласно священным законам Мемфиса бык больше тебе не принадлежит.

Сколько ни возражал феллах против такого попрания права частной собственности, все было тщетно. Священнослужители старались, как могли, внести ясность в его неискушенный ум, но так и не сумели втолковать феллаху, что его бык – божество; тогда они просто приказали бывшему хозяину быка хранить нерушимое молчание касательно скотского происхождения священного существа, а сами, не мешкая, увели быка с собою.

* * *

Освещенный лучами утреннего солнца, храм Аписа своим необыкновенным видом производил на непосвященных таинственное и величественное впечатление, зато для посвященных он был скорее даже забавен, поскольку они разбирались в его символах, которые ровным счетом ничего не символизировали.

Возле одного из огромных пилонов [2] несколько деревенских баб, сбившись в кучку, дожидались, когда откроют ворота храма, чтобы отдать служителям кадушки с молоком – обычную дань новоявленному божеству.

Наконец где‑то в глубине храма глухо прогудела труба, и в воротах приоткрылось окошечко. Невидимые руки приняли протянутые им кадушки, и окошечко опять захлопнулось.

Тем временем внутри храма, в самом его святилище, бык Александр жевал в своем стойле клок сена, поглядывая на младших жрецов, сбивавших масло для медовых лепешек, которых после соблаговолят откушать старшие жрецы в честь бога Аписа.

– А молоко‑то стало куда хуже против прежнего, – заметил один из жрецов.

– Растет безверие! – отозвался другой.

– Да подвинься же ты, осел упрямый! – крикнул третий, который чистил быка, и в подкрепление своих слов дал ему пинка в грудь.

– На убыль пошла религия‑то, – заговорил снова первый. – Да ну ее к бесу, религию эту! Хуже, что в делах прибыли не стало.

– Народ ведь не может без религии. А уж какая она там – не все ли равно! Какая есть, такая пусть и будет!

– Ну поворотись же, чучело ты этакое! – послышался снова голос скотника, который продолжал чистить быка. – Завтра такого боженьку из себя будешь изображать, что народ прямо очумеет от радости!

Все жрецы так и покатились со смеху, они хохотали до упаду, от всей души, как только умеет хохотать просвещенное духовенство.

А на другой день, назначенный для празднества, быка разукрасили гирляндами и венками, увили шелковыми лентами и повели следом за целой толпой детей и музыкантов вкруг храма, чтобы народ мог на него любоваться и выражать свое поклонение.

Все шло как нельзя лучше, и поначалу ничто не нарушало всеобщего ликования. Но злая судьба устроила так, что несчастный прежний хозяин быка Александра, измученный мыслями о предстоящих податях, как раз в это утро отправился в город со своей коровенкой, чтобы продать ее на базаре. Там‑то он с ней и стоял, когда из‑за угла на площадь вывернуло праздничное шествие и рядом с коровкой вдруг оказался ее супруг, с которым она была разлучена вот уже несколько месяцев. Бык, в котором за время вынужденного соломенного вдовства накопилась небывалая сила, почуяв любезный ему запах супружницы, позабыл о своих божественных обязанностях, отбросил свою постылую роль и, раскидав сторожей, ринулся со всех ног к своей дражайшей половине.

Дело приняло опасный оборот – надо было во что бы то ни стало спасать положение. На беду для духовенства, феллах и сам так обрадовался встрече с быком, что не удержался и, не помня себя от восторга, закричал:

– Ах, бедненький ты мой Александр! Уж как я по тебе соскучился!

Но у жрецов ответ был наготове:

– Какое кощунство! Убейте святотатца!

Феллаха, которому разъяренная толпа как следует намяла бока, стражи порядка взяли под локотки и потащили в суд. Выслушав предупреждение, что в суде надо отвечать только правду, феллах упрямо твердил, что это, мол, его собственный бык, который под кличкой Александр служил в общинном стаде производителем.

Но судьи вовсе не интересовались истинным положением вещей: феллаху надлежало оправдаться в предъявленном ему обвинении.

– Правда ли, что ты кощунственно называл священного быка Александром?

– Вестимо, Александром и назвал. А то как же его называть, коли он…

– Довольно! Ты называл его Александром!

– Как же иначе, раз это правда!

– Так, значит, не надо было говорить правду.

– Что же, выходит, врать надо?

– Зачем уж так сразу – врать! Это называется – уважать мнение других людей.

– Каких же таких – других?

– Уж будто сам не знаешь! Мнение окружающих… всех остальных людей.

– Вот вы, почтенные судьи, и уважили бы мое мнение насчет быка Александра, да и оставили бы меня в покое.

– Пойми, дуралей ты этакий, что другие – это не ты!

– Ясное дело! Понял! Другие – это все, кроме феллаха.

– Слушай, уж не собираешься ли ты меня учить? Ступай‑ка отсюда, и пусть жрецы сами решают, как с тобой поступить.

Феллаха привели в храм Осириса, и, как ни странно, ему, против ожидания, удалось быстро столковаться с верховным жрецом.

Верховный жрец не стал спорить с феллахом, что это и в самом деле бык Александр, вот только, мол, говорить об этом не полагается, потому что… Ну, одним словом, так уж сложилось, что наше общество, держится на молчаливой договоренности, и потому, дескать, хочешь не хочешь, а приходится уважать чужие убеждения.

– Так отчего же, ей‑богу, не уважить тогда убеждения феллаха! Ведь и феллах для остальных людей тоже – другой человек.

Верховному жрецу, человеку порядочному и добросердечному, самому надоело лукавить, к тому же бесхитростный подход феллаха к этому вопросу затронул его за живое. Он вообразил, что подоспел удобный случай, когда можно предложить кое‑какие реформы. Посовещавшись с сослуживцами, он впустил в преддверие храма народ, который толпился в ожидании перед наружными пилонами, и, сняв свое облачение, в обыкновенной светской тунике поднялся на алтарное возвышение, чтобы оттуда держать речь.

– Дети мои! – так начал он.

Но среди изумленного народа, не узнававшего его в непривычном одеянии, началось волнение.

– Дети мои! – воззвал верховный жрец. – Не одежда – главное в человеке. Разве не видите вы, дети мои, что это я – верховный жрец Осириса?

В толпе поднялся ропот.

– Так вот, дети мои! Пришло время посвятить вас в святые таинства. Не бойтесь! Я – простой, смертный человек, такой же, как и вы, и, чтобы вы меня не боялись, я снял свое облачение. Вы принимали быка, этот символ всеоплодотворяющего солнца, за самое божество. – И, обернувшись к священнослужителям, он продолжал: – Снимите завесу с дверей храма!

Толпа, никогда не видавшая внутренних помещений, поверглась на колени перед изображениями сфинксов и Осириса, которые показались за приоткрытой завесой.

Никто не смел поднять глаз.

– Встаньте же, – уговаривал жрец. – Ну, встаньте же!

Завесу сняли совсем. И изумленным взорам людей открылся в глубине храма обыкновенный хлев, а в хлеву, развалясь на подстилке, лежал священный бык и пережевывал жвачку.

– Перед вами бык Александр, – воскликнул жрец. – Вы думали, что это – бог, а на самом деле это всего лишь бессмысленная скотина. Не так ли, феллах?

По толпе прокатился вопль ужаса, и среди общего гомона послышался пронзительный женский крик:

– Он – осквернитель храма! Долой лжеца и святотатца! Не прошло и минуты, как верховный жрец был задушен женщинами. Тело его выволокли из храма и швырнули в колодец.

То же самое было проделано и с феллахом, который своим кощунством оскорбил святую ложь.

Примечания